Как приятно возвращаться триумфатором, особенно когда тебе по праву принадлежат лавры, раны уже обработаны целебными маслами и мазями, порубленные кольчуга и шлем отданы кузнецу, разбитый щит выброшен, а ты, уже в парадных одеждах гордо идёшь к султану принять заслуженную милость от всесветлейшего, выше которого только Аллах, да продлит он дни султана!
  В памяти вновь всплыли детали, как он поймал шпиона в лагере, и как выпытывал он у него, как проник он в лагерь. Угрозы, подкреплённые поднесённым к лицу раскалённым железом, дали результат. Подземный проход из города был найден, Саиду оставалось лишь предложить великому Баязету подложить побольше пороха под башню, и потом, когда уже с обрушенной башни будет нельзя вести огонь по наступающим воинам султана, начать наступление. Сорок восемь человек, гружённые взрывчаткой, ночью проникли под башню, и уже поджигали фитили, когда их заметила стража, поднялась тревога, засвистели стрелы. Бой начался у самого основания башни, стрелы косили людей Саида, а ведь это были отчаянные головорезы, бесстрашные и преданные лично ему. Из сорока восьми человек, отправившихся за Саид Беем, выжило всего семь, когда раздался взрыв, Саид сам едва успел убежать обратно, когда рушились стены главной башни, и следом за ним в бессильной злобе свистели стрелы. Саид вбежал прямо в гущу вопящих от азарта битвы воинов султана, и уже из лагеря, пока его перевязывали и омывали раны, наблюдал, как поток закованных в кольчуги воинов вливался в образовавшуюся брешь, и не было уже силы, способной остановить это течение. Менее чем через два часа османский флаг взвился над башнями Константинополя. Саид, разумеется, ничего уже не видел, он уже спал у себя в шатре, израненный, но счастливый. Османский лев - так назвали его теперь, о нём уже успели сложить рассказы, как он один сдерживал натиск византийцев, совсем как лев.
  Улицы уже были расчищены от тел павших воинов, как османов, так и ромеев, в центре площади уже соорудили ограды для невольничьих рынков, кое- кто будут проданы здесь, в завоёванном городе, кому- то предстоит плыть на невольничьи рынки на Кипре. Его люди уже загоняли плачущих ромеек, ещё вчера бывших чьими - то дочерьми, за импровизированные ограды. Одну заводили в дом, который уже начинал свою работу. Сейчас её разденут, и начнётся торг, после чего юная ромейка отправится в сераль к военачальнику или толстосуму. Армия была велика, люди были отовсюду, среди офицеров угадывались загорелые жители Египта или другой страны северной Африки, смуглые жители Палестины или Аравии, важно расхаживающие персы, разодетые в пёстрые халаты сотники из Самарканда. Добыча богатая, и каждый жаждет получить свою долю, кто - то в виде юной, не познавшей мужчину, ромейки. Хотя, как говорили, Константинополь давно уже стал блудилищем разврата, и ихний бог отвернулся от жителей, и потому он беззащитен перед ними. Жители оборонялись отчаянно, но кто сможет сдержать их натиск? Так что много ли будет таких, невинных, здесь?
  Вот и дворец, над которым уже возвышается полумесяц, и его чевствуют, как героя. Он заслужил эти почести. Но вот что ему нужно? Его наложницы остализь в Оазисе Хорала, небольшом городке, месте пересечения торговых путей. Он исправно платит султану налог, и отдал свой долг сегодня, помог с малыми потерями взять сильно укреплённую цитадель. Стоны и скрежет зубовный в нём, они пришли, ибо бог отвернулся от ромеев. Нет более империи, она пала под кривыми ятаганами. А скоро через его город пойдут караваны, везущие богатую добычу вглубь Османской империи, серебро и рабов. Он даже пока и не знает, что просить, да и нужно ли? Что может быть дороже милости султана к его недостойному рабу?
  Вот он и в зале, склоняется перед султаном, и поднимает голову лишь когда ему позаоляют это сделать, теперь он может сесть рядом с ним, взять из его рук чашу со щербетом, он любил этот напиток с детства. А теперь, когда сам султан показал свою милость, подав лично ему чашу - значит, он доволен им, что может ещё желать простой смертный? Саид Бей расположился на подушках, взял горсть фиников, ожидая, когда султан заговорит первый.

- Это великая честь, о величайший султан, но войска пусть ведут полководцы, а я пусть, как всегда, иду чуть впереди войск, чтобы убрать камешки из - под их ног. Я поселюсь здесь, пока что, мой дом далеко, посреди песков, Оазис Хорала скоро расцветёт, ибо теперь через него пройдёт множество караванов, наполняя мои сундуки ещё большим количеством золота. Скоро я отстрою себе свой дом, а пока позволь мне насладиться лучами твоей славы здесь, во дворце. А что касается тебя, Мустафа Бей, не ты ли вчера спорил со мной, что пяти десятков воинов не хватит, чтобы обрушить ту самую башню, что положила тысячу пехотинцев, едва они приблизились? Ты хотел получить мой гарем, не так ли? - раздался смех - Притом вместе с сундуками в моей сокровищнице. Но спор выиграл я, так что твоим всадникам придётся идти в поход пешком, твои кони теперь мои.
  Саид позволил просмеяться всем остальным, он и не думал, что кони Мустафы Бея скоро понадобятся ему, когда он бросится в пустыню нагнать дерзких похитителей. А пока он думать не думал о том, что ему предстоит встретить в этом городе. И в этом дворце. А пока общее преклонение и почитание его таланта открывать ворота города перед войсками.
  - А насчёт дара, так мои торговцы уже отбирают прекрасных ромеянок вам всем в наложницы, каждый из вас получит самых красивых дочерей Константинополя, которые только жили здесь, чтобы усладить вас. Хотя - зевок, правда, притворный - их же не учили с детства, как нужно ублажать мужчин, так что это придётся делать сейчас - новые смешки. Лишь когда действительно он оказался рядом с султаном, Саид Бей сказал вполголоса - я даже не задумывался о том, что ты предложишь мне дар, о великий. Я просто не знаю, что попросить у тебя. Твоя милость не лучший ли дар?
  Саид посмотрел на штаны, испачканные пролитым щербетом, то, что султан огрел его по плечу, а рука у него неслабая, это уже великая честь, а когда султан улыбается тебе, как родному, это уж и вовсе есть что рассказать. Лучшие визири не могут этим похвастать.
  Заиграла музыка, появилась полуобнажённая девушка, чьё лицо было плотно закрыто, но её карие, почти чёрные глаза, смотрели на него, излучая таки страсть, и желание. Только попроси, и она немедля разделит с тобой постель, прижмётся своим гибким телом к тебе, и будет ублажать до утра, только вот раны ещё горят, вот немного подождать, и можно будет порадоваться ночи с танцовщицей. А пока есть возможность, наслаждайся тем, о чём не смел ранее и мечтать.
  - Рынок просто уже не может вместить всех рабов, султан, а ромеи, что ни говори, искусные ремесленники. Что, если их переселить поглубже в империю, нам понадобятся искусные мастера для снаряжения твоих армий. Это первое, что я хочу предложить в качестве военного советника. Да и невольники не бунтуют, когда оказываются на чужой земле.
  Первый совет, как практиччного человека, пусть жители павшей империи растворятся среди их народа, ассимилируются среди них. Примут их веру, что принесли им на кончиках мечей и копий.
  - Второе, если в живых остались дочери покойного императора, не продавай их. Лучше жени на ком либо из своих сыновей. и предай это дело огласке. Пусть видят жители покорённой империи, что мы не кровожадные злодеи, а чтим их, и пусть знатные ромейки, дочери вельмож, будут отделены от прочих. Не нужно их продавать. Это может предотвратить бунты против нас, когда нам будет нужна крепкая столица.
  Саид Бей протянул руку, налил себе зелёный чай, отпил сразу половину из чаши, и отломил кусок халвы.

- Я бы не верил их клятвам, великий султан, их бог отвернулся от них. Мне пришлось читать о нравах, которые царили здесь, а оргии, которые устраивали их знать, прогневили богов. Что делаем мы, если к нашему дому приходит дервиш и просит впустить переночевать? Мы впускаем, и делимся едой. Здесь же было принято гнать нищих. Если знатный человек отворачивается, когда у него просят кусок хлеба, как он получет милость Аллаха? Аллах покарал их, покарал не только за неверие, но и за гордыню, не присущую истинному правоверному. Оказать милость грешникам значит нарушить волю всевышнего, решившего использовать нас в качестве оружия своей кары. Что ж, те, кто примет нашу веру, отречётся от старой, пусть живут в своих домах, но стража пусть не ослабляет своего взора. И, великий султан, повышай налог на шелка, специи, но не на соль - добавил он со смехом - Константинополь всегда был врагом венецианским дожам, а если мы пустим их корабли в наши порты, позволим им открыть свои гильдии здесь, мы получим поддержку запада, и возможность надолго поддерживать мир с европейскими державами, которые хотят торговли и мира. Этот город был оскорблением Аллаху за свои дела, но пока не стоит стремиться далее на запад. Аглицкий и генуэзские порты хотят снаряжать торговые корабли, не военные, и народ тоже хочет наполнять свои дома добром, а не платить налог на войну. Мир нужен нашей державе. А что касается гарема, то я не думаю, что твоя стража обознается и примет меня за тебя.
  Снова смех победителей, выигравших войну, Саид потянулся к латунной трубке кальяна, подул и затянулся дымом, в который, похоже, были добавлены дурманящие травы. Сегодня можно покурить веселящей травки, насладиться ароматом, полюбоваться танцем невольницы, призывно смотрящей ему в глаза. Саид отвернулся. Раны, промытые и обработанные, всё же болели, что ни говори, а ромеи не были трусами, когда бросились на него в битве за вход в башню, у основания которой уже горели фитили. Его заслуга огромна, он сам себе это готов признать, если б не его дерзкая вылазка, сейчас они бы сидели в походной палатке и обсуждали следующий штурм.
  Веселящая травка, как ни странно, не давала веселья, и потому Саид, испросив прощения, поднялся и сел на подоконник зала, свесив одну ногу вниз. Пожарища, что вчера были в городе, стихли, но почерневшие стены ещё напоминали о вчерашнем побоище в городе. Он проспал этот момент, уставший, потерявший своих верных головорезов.
  - Ах, великий султан, совсем забыл. Семеро моих людей живы, и они нуждаются в награде, без них я бы не взорвал башню. И сорок один человек погибли, а у каждого были жёны и дети. Мне хотелось бы попросить за них, за их семьи, оставшиеся без кормильцев, чтобы не обошла их стороной твоя щедрость.

- Великий султан, не лучше ли дать время подумать тем, кто не торопится принимать нашу веру, дать время одуматься? Рано или поздно человек, видя нашу добродетель, сам явится в мечеть принять нашу веру, а мы станем не поработителями, а носителями света истинной веры. Когда грязь и разврат исчезнут из города, а ростовщики, коих сегодня уже предали самой лютой казни за то, что гневили Всевышнего, уже не будут отбирать у бедняка последнее, мы станем спасителями для народа - султан не внял его предостережению, тогда надо бы придумать так, чтобы у народа не было желания ковать мечи, чтобы держать их в подвалах на случай восстания. Лучше пусть куют оружие для его верных янычаров и мамелюков. У него в оазисе жил невольник - христианин, грек, и он ковал серебряную посуду, которую охотно закупали караванщики. Никто не принуждал его принять ислам, он два года жил, пока всё же не согласился стать мусульманином, женился, скоро станет отцом. Его уговаривали, но не принуждали. Если султан решит насадить силой, кто знает, что может случиться. Но он уповал на его мудрость.
Хотелось ответить на шутку, что, будь он так же красив, то султаном был бы он сам, но такая шутка уже была бы слишком неудачной. Чего доброго, подумают, что он сам метит получить его корону. Живо окажешься в клоповнике, а потом и в каменных подвалах, где сгниёт твоё имя быстрее, чем разнеслась слава о тебе. 
  Но в следующий миг он соскочил, когда он услышал стража, вспомнил о планах, которые вынашивает султан, вот какое же нерешённое дельце? Как погибать за него, так он, а как на свадьбу, так все военачальники, кроме него? Или он не любит веселиться?
  - Ах, так здесь принцесса, она жива, здорова, а значит, свадьба всё - таки состоится? Великий султан, неужели моё лицо настолько некрасиво, что ты не хочешь, чтобы я был на свадьбе, ибо распугаю всех гостей? - шутка удалась, раздался смех, и он вернул шутку так, чтобы не было обидно никому.

*сорри, комп тупит, из дома поотписываю больше*

Отредактировано Саид Бей (2012-01-30 15:05:01)

Саид склонил голову, когда султан сказал ему, что он намерен подарить ему наложницу, у него не было сыновей, да, у него был свой гарем там, в оазисе, но он не спешил обзаводиться детьми, считая, что, пока он не отошёл от дел военных, не стоит обрекать детей на безотцовщину. С этим вопросом он был строг. После его смерти, случись она этой ночью, красивые наложницы и одалиски быстро приобретут себе новых мужей или покровителей, а вот дети могут остаться сидеть в пыли и просить подаяние. Его прадед, говорят, был нищим, но быстро поднялся на службе, был обласкан тамошним султаном, и теперь его потомки верно служили потомкам того султана, и Саид не был исключением. Вскоре он, правда, должен будет перенять дела своего почившего отца, хотя он попросту передал дела управляющему и отправился на войну, где и привык чувствовать себя в своей стихии. Сегодня он стал львом, хотя пробрался, как хитрый змей, в город, открыть проход для воинов, жаждущих боя. Принять наложницу из рук великого султана, о да, хотя не сейчас. Сейчас ему нужно отдохнуть от поля брани, он не сидел в походной палатке во время боя, а был среди первых бойцов.
  - Твой дар, о великий султан, поистине щедр, но он преждевременен. Сегодня мне было бы куда лучше ,если дюжина прекрасных гурий смажут мои раны маслами, что придумал ещё великий ибн Сина, пока я буду наслаждаться заслуженным отдыхом.
  Он представил картину, как двеннадцать рабынь, смеясь и толкаясь, будут натирать его ароматно пахнущими снадобьями, пока он будет пытаться притянуть кого- либо к себе, лежать на шёлковых подушках, а не на походном плаще, есть из золотых блюд изумительно приготовленную пищу, наслаждаться своим любимым прохладным щербетом в своих покоях, слушать звуки эльуда и пение, он любил, когда поёт девушка, сидящая напротив. Он ценил искуство, и щедро давал золото на искуство. Меценат, как прозвал его один человек. Притом европеец. Он мог часами пересказывать Омара Хайяма, его рубаи, четверостишья, а пение могло его расстрогать до слёз. Он не любил показывать слёзы, потому отворачивался от песен, что - то обязательно жевал, но не показывал своей слабости.
  - И пусть обязательно потешет кто - то мой слух пением - добавил он. Ах, если бы он знал, как через несколько дней померкнут для него все пения, если они не будут спеты одной из рабынь во дворце.

на всякий случай - последние строки не означают, что к нему петь отправят именно Тамину. Он будет слушать не её на сей раз. Я не ускоряю ход событий.

Отредактировано Саид Бей (2012-01-30 17:34:24)